ХЕРЪ. Триллер временных лет - Владислав Рышков

Отец устало взглянул на него, погладил по голове, прижал легонько к себе, и Андрюша слышал, как гулко стучало отцовское сердце в какой-то особой тишине, установившейся этим вечером в их доме.

Тогда и возникла цифра 10 – «боль». Зеро в соединении с единицей, символизирующей жизнь, давало боль. В тот вечер судьба впервые для Андрея угодила в десятку, однако он уже и прежде знал: если всех живущих на земле считать одной командой и одеть в одну форму, то и номер у всех будет одинаковый – 10. Потому что боль сопутствовала, а, вернее, конвоировала человека всегда: сильнее, слабее, она жила в подсознании или выбиралась наружу ноющим зубом, разбитой коленкой. И вот теперь, после смерти бабушки Вари, болела какой-то пустотой, образовавшейся в самой сердцевине Андрюши. Он уже сознавал, что боль оставляет человека в покое только когда цифра 10 превращается, теряя единицу, в ноль. Зеро – цифра-призрак, существующая без собственных плодов, однако, как и мёртвая вода в сказках, абсолютно необходимая для сочетания, для жизни иных цифр, только и могла объяснить отсутствие человека на земле. Никакие слова прояснить этого, столкнуть, как цифры, жизнь и нежизнь в одно целое не могли.

Так, с помощью чисел Андрюша учился постигать мир.

Глава пятая

Кусок иной жизни размером с форточку, врубленный в этот огромный, измеряющийся миллионами парсек, бушующий здесь, на Земле, необозримыми океанами, сияющий блёстками недостижимых звёзд, мир заставлял его сжиматься, скукоживаться и вовсе сходить на нет. Экран ноутбука засасывал в себя могучим и непреодолимым зовом. Могучим своей неотвратимостью и неодолимым своей нежностью.

«Интернетище!» Самотёсов погружался в бездонный кайф, лёгкий и высвобождающий, лишённый оков гравитации и деспотизма времени. Пространство тоже не имело теперь значения, потому что он покидал и эту комнату, и этот город, и этот мир, уходя в открывшийся омут нездешнего интернета, будто вторично рождаясь, теперь уже в сознательном возрасте переживая все моменты этого запуска. Однако, в отличие от гинекологического кресла, откуда он стартовал 23 года назад, ныне Самотёсов оставался на своём излюбленном тёмно-зелёной кожи офисном троне. Это было ново, это было неслыханно, это было чудовищно: чтобы добраться туда, куда не забредала и человеческая даже мысль, не нужно было никуда двигаться. Это был драйв!

И хорошо, и хорошо, что Самотёсов крепко сидел на зелёном кресле, потому что внезапно вернувшаяся гравитация вдруг грубо швырнула его, плюща о кожаное нутро, стуча в голове вновь противно затикавшим временем, катастрофически сжав пространство до одиночной камеры его кабинета. Именно одиночество было первым ощущением Андрея, словно он не вернулся из нездешних пенат домой в свой любовно обустроенный офис, где за стенкой сидела красавица Хахуня, туда, где под одной крышей пятикомнатной квартиры жили вместе с ним его родители, где шумела Москва – лучший город на земле. Всё было наоборот: остро заточенное лезвие гильотины, что сторожила границы нездешнего интернета, будто отсекла некую пуповину, напрямую связавшую его с…

Впрочем, пояснить это словом или словами, или даже всем словарным запасом человечества было невозможно. Однако и числа тут теряли смысл, он впервые не смог зацифровать то, что ему открылось: не единица то были и не ноль, и не десятка.

Потом он разобрался кое в чём, насколько ему было дано, осмыслил свой круиз, который длился, кажется, от одного удара пульса и не достигнув другого, то есть ровно нисколько, если судить по земному времени. Однако то было позже. А ныне его ноутбук, выступавший с некоторых пор в оригинальном жанре, как бы соло, вновь готовился выдать новый файл, которого не существовало в природе. Во всяком случае, не был создан человеком.

Глава шестая

В десятый класс Андрюша не пошёл, договорившись о сдаче экзаменов экстерном. Директриса, та самая дама, что председательствовала на первой для Андрюши олимпиаде, женщина многоучёная и романтичная, по-прежнему видела в этом подросшему стройном пареньке с густыми чёрными волосами некоего матангелочка, спорхнувшего с небес на грубую приземлённую школьную парту.

– Да, да, – только и сказала грустно она. – Конечно. Зачем тебе…

А потом прибавила:

– Не забывай нас, пожалуйста, Андрюша.

И с тех пор Андрюша вольным стрелком зарылся в Интернет, желая познать его бездонное нутро. Месяца через два отёчного сидения за компьютером он отчётливо ощутил это нутро: если оно и отличалось чем-то от болтливой и языкастой бабы, то только количеством набитой в него информации. Это была сточная канава цивилизации. А ещё Интернет являлся лобным местом человечества, где любой мог пролить не видимую прежде миру слезу, выбросить накопившийся втуне адреналин или даже мастурбировать – электронная паутина демократично принимала в своё лужёное нутро всех и вся.

Конечно, как всякий пацан, Андрюша заинтересовался компьютерными играми, в основном военными, где вновь и вновь разыгрывались сражения давно отгремевших войн. Алгоритм их он схватил сразу и потому был непобедим, словно Суворов или Наполеон, в зависимости о того, чью сторону на этот раз принимал. Так что интрига исчезла сразу, однако ему ещё какое-то время нравилось водить в атаку послушные легионы или батальоны, конницу или танки, которые были вырисованы тщательно и с тонким соблюдением малейших деталей военной экипировки и вооружения. В общем, с детством Андрюша ещё, слава Богу, не расстался.

Однако уже к тому времени он знал, что мыслит иначе, чем большинство людей, и теперь постигал эту разницу. Помогли ему тут два известнейших и вроде бы затёртых до дыр персонажа – Шерлок Холмс и Ниро Вульф. Первым он прочёл, конечно же, Конана Дойля. И хотя его Холмс был симпатичным джентльменом, а байки о нём довольно занимательными, индуктивный метод сыщика не произвёл на Андрюшу особого впечатления. Слишком долго и, как ему казалось, втупую Холмс изучал детали, гордился этим своим умением и даже подтрунивал над ненаблюдательным беднягой Ватсоном. На самом же деле знаменитый сыщик был слеп, глуповат и потому так долго и нудно складывал из отысканных мелочей целостную картину преступления.

А уж на фоне Ниро Вульфа Холмс и вовсе предстал неким лузером в постижении сути вещей. Рекс Стаут оснастил своего героя принципиально иным способом мышления – дедуктивным, который предполагал постижение проблемы в целом, её алгоритма, что позволяло толстяку, не вставая с кресла, распутать любую загадку. А для сбора улик у него всегда был под рукой расторопный Арчи Гудвин. Однако эти улики необходимы были лишь для суда. Для истины они не имели никакого значения.

Путь познания от мелочей до сути, от частного к общему имел КПД паровоза, к тому же не был универсален, и всякий раз приходилось начинать всё с начала. Тот, кто умел схватывать главное, находить алгоритм, не играл в детские паззлы, притом вслепую. Вот знаменитый физиолог Иван Петрович Павлов замучил десятки дворняг, сверля им черепа, дабы добраться до собачьего мозга и выяснить, как он работает. В конце концов Павлов был вынужден признать: «Никто не может знать, что делается в мозгу собаки». Это был путь Шерлока Холмса от науки, жёсткий, пусть и сверхобъёмный, диск которого вращался лишь в одной плоскости.

Эмпирический путь познания был не только громоздок, зачастую жёсток, но и малоэффективен. Андрюша окончательно понял это, готовясь к выпускным экзаменам. Он знал, что его аттестат давно заполнен, нужно было лишь забрать сей документ вкупе с золотой медалью в кабинете директора. Однако он не любил халявы и должен был быть внутренне уверен: школьную программу по всем без исключения предметам одолел. К сему, как известно, и прилагается аттестат зрелости.

Прочтя все необходимые учебники за одиннадцатый класс, Андрюша сложил их аккуратной стопкой на столе, а затем одним движением локтя смахнул на пол как ненужный хлам. Этим символическим жестом он высвобождал свою память, отряхивался от накопленного завала прописных истин и шаманского тыканья пальцем в небо. Практически все дисциплины в учебниках являли собой, по сути, унылую беллетристику: и переписанная, многажды правленая история, и разжёванная, обглоданная до костей, до запятых литература, и посленьютоновская, высосанная из эйнштейновского пальца теоретическая физика.

А курс биологии расставил для Андрюши всё по своим местам: человек знал о своём мозге не больше, чем Павловская собачка – о своём. И только тот, кто обладал индуктивным методом исследования (о познании, прорыве речь не шла), мог с таким несовершенным инструментом проламываться в чужие черепа. Пусть это и были вечные наши скитальцы – дворняги. По большому счёту ведь так и неизвестно, кто кого исследовал – Иван Петрович собаку или она его. Об условных рефлексах бородатого человека, вооружённого страшным сверлом, бессловесная тварь не распространялась.